Утром за завтраком мать сообщила Томке, что завтра прилетает бабушка со своим мужем. Затем криво усмехнулась, глядя в окно, и коротко произнесла:
— Ну-ну, поглядим, на её итальянское счастье, по телефону сказать-то всё, что хочешь можно… И, качая головой, добавила:
— Вот же ужас, кому рассказать не поверят или на смех поднимут… Выйти замуж в 67 лет… Срам-то какой… Томка смотрела в чашку, едва справляясь с нахлынувшим раздражением. Ну почему, почему её матери всё и всегда нужно испортить или опошлить!
— Что значит срам? — тихим от сдерживаемого гнева голосом, спросила Томка, — А если она любовь свою встретила? Если она счастлива? Мать медленно повернула к ней голову и скривила в презрительной усмешке губы:
— Много ты счастливых женщин видела в возрасте 65+?
— Да при чём тут возраст? — взвился под потолок звенящий от досады голос Томы.
— Поори мне тут ещё, — вяло отозвалась мать. Томка вскочила, грохнув о пол табуреткой, схватила рюкзак и уже из прихожей, открыв входную дверь, выпалила:
— Кто тебе виноват, что ты не смогла стать счастливой? Да ты просто в жизни не любила никого и никогда! Потому и отец не выдержал, сбежал… Вот ты и кидаешься на всех теперь… И не слушая, что ей в ответ кричит мать, скатилась по лестнице и выбежала на улицу. Успокоилась Томка, только подходя к школе.
Она отлично помнит, как бабушка уезжала два года назад. В эту свою Италию. Тамаре, которой на тот момент было четырнадцать, казалось тогда, что бабуля выглядит так, словно провинилась в чём-то. Или намеренно сделала что-то плохое. А теперь хочет исправить свою вину да не знает как. В тот день, перед самым отъездом, бабушка почти не поднимала глаз и продолжала бесшумно передвигаться по своей уютной, маленькой квартирке, с сосредоточенным, но напряжённым спокойствием собирая то, что намеревалась взять с собой.
Томка уже тогда прекрасно всё понимала. Она знала, что бабушка летит в другую страну к своему мужчине. Уже в то время Тамаре было известно гораздо больше, чем матери. Например, то, что за год до отъезда, бабушка начала учить итальянский.
А ещё, что этот мужчина приезжал к ней в гости. На целых две недели и они с ним ездили куда-то. Но семье бабушка его не представляла, отлично понимая, как к этому факту отнесётся её дочь. Только Томке об этом рассказала. Да и то после его отъезда.
— Не хочу насмешек, Томик, понимаешь? — говорила ей бабушка, — И в нравоучениях и добрых советах уже не нуждаюсь… Твой дедушка, мой муж, царствие небесное, конечно, был человеком весьма крутого нрава и трудной судьбы… Я всё понимала, не до сантиментов, как говорится, и никогда не жаловалась. Но он умер, когда мне и пятидесяти не было… А я жить хочу, полноценной, нормальной жизнью… Во мне столько сил, столько желания увидеть, успеть, прочувствовать… — она смотрела куда-то вдаль и говорила так, как будто привычно пыталась убедить в чём-то своего невидимого собеседника.
— Я не хочу сидеть тут и размышлять о том, вступила я в возраст дожития или ещё нет.
Бабушка, стройная, худенькая, ясноглазая, которую Томка в детстве называла просто Олей, пока мать категорически не запретила ей это (Что ещё за Оля?! Сколько можно? Она — бабушка твоя, тебе ясно?!) засмеялась тогда и притянула Томку к себе:
— Заморочила я тебе голову, ты же маленькая ещё, не понимаешь многого… Но Томка понимала. Даже очень хорошо понимала.
В тот вечер, когда бабушка Оля собиралась на поезд (ей нужно было сначала ехать в Москву, а уже оттуда самолётом — в Палермо), её дочь пришла вместе с хмурой, огрызающейся Томкой в последней попытке отговорить и образумить мать. Наблюдая за бабушкой в тот вечер, у Томки создалось впечатление, что она старается производить как можно меньше шума и быть максимально незаметной.
Хлопнула дверь лоджии и по Томкиным ногам пробежал холодный ветерок, только усиливший напряженную и затянувшуюся тишину. Это мать возвращалась после перекура. Бабушка тогда быстро взглянула на Томку, словно собираясь что-то сказать, но тут же снова опустила взгляд в свою дорожную сумку.
Томкина мать возникла тёмным, грузным пятном в дверном проёме, резко контрастируя со светлой бабушкиной спальней. Она демонстративно замолчала, скрестив на груди руки. И Томка снова поразилась способности матери одним своим появлением внушать людям чувство вины и безотчётной тревоги. В присутствии матери Томка инстинктивно начинала беспокойно перебирать в уме все свои последние грешки и всё то, что могло бы её расстроить или вывести из себя.
— Уму непостижимо, — первой не выдержала мать, сопровождая слова горестным, протяжным вздохом, — он, значит, приезжал сюда, а ты даже не соизволила познакомить нас, своих самых близких со своим… э…э…избранником… Ты что нас стесняешься? — криво усмехнулась она, — Или он так кошмарно выглядит, что его людям нельзя показывать?
— Не то и не другое, — закрывая сумку, миролюбиво проговорила бабушка, — я просто знала, что начнётся, и хотела этого избежать… Мать всплеснула руками:
— А чего интересно, ты ожидала? Может, нам радоваться нужно было, что ты на старости лет умом повредилась?!
— Меня не впутывай, — быстро вставила тогда Томка, — я считаю, что бабушка правильно поступает.
— Ой, молчи уже, заступница, что ты понимаешь, — отмахнулась мать, — значит, всё-таки едешь? — она скорбно поджала губы и смотрела почему-то поверх бабушкиной головы…
— Еду, дочь, — отозвалась та, — и хватит об этом, билеты три недели назад куплены…
— Да, но я ведь думала ты в турпоездку, ну или там в гости, на худой конец, — взорвалась мать, — разницу улавливаешь? Но не замуж! Чуть не в семьдесят лет, тем более! Где тебя искать потом в этой Италии? Что ты знаешь об этом человеке?
— Всё что нужно, мне известно, — тихо проговорила бабушка, — а искать меня не придётся, не маленькая.
— То-то и оно! Об этом я и говорю, — она нервно прошлась по комнате, — о том, что ты мать, ты бабушка, в конце концов….
— А ещё я просто женщина… — бабушка сняла с кровати сумку, присела и разгладила на ногах кружевной подол новой, нежно-кремовой блузки, которая ей удивительно шла, — мы всё это уже обсуждали, — она приподняла руку ладонью вверх, как бы ставя на этой теме точку и заговорила о другом:
— Квартиру мою можно сдавать, и вам полегче будет…
В этот момент, вспомнила Томка, зазвонил бабушкин телефон. И когда она посмотрела на экран, глаза её и щёки почти одновременно вспыхнули, она встала и улыбаясь, быстро вышла на кухню, чтобы поговорить…
— Нет, ты это видела? — возмущённо произнесла мать, — с ума сойти, ни стыда ни совести… Так себя вести в её возрасте!!
— И что тут удивительного? — пожала плечами Томка, — Они ведь женятся… И потом у неё дорога впереди длинная, вот он и волнуется…
— Да ты что, вообще ничего не замечаешь? — мать перешла на обозлённый шёпот, — Она ведёт себя, как… как свистулька легкомысленная… Как малолетка, потерявшая голову от любви. Вскочила и побежала, стоило чужому мужику позвонить по видеосвязи…
— Какой же он чужой? Он муж её будущий.
— Да липа всё это! Ты его видела? Со мной она его познакомила?
— Тебе-то что? — буркнула Томка, — Это ведь её жизнь…
— Как что!? Как это что?! — снова в полный голос заговорила мать, оглядываясь на дверь кухни, из-за которой доносился счастливый и словно журчащий смех Томкиной бабушки, — Да её остановить нужно, ты что не понимаешь?! Очевидно же, она не в себе…
— Да это ты не себе, успокойся, наконец… — оборвала её Томка, — Неужели тебе никогда не хотелось, чтобы она была просто счастлива?!
Мать замолчала, внимательно глядя на дочь, будто силясь прочитать по её лицу, шутит она или говорит серьёзно. А затем натужно и зло рассмеялась:
— Счастлива? Я тебе ещё раз говорю, посмотри на её поведение, она… — мать помахала в воздухе рукой, подыскивая слова, — Это, говоря твоими словами, её счастье выглядит очень неприлично, очень вызывающе и очень подозрительно…
***
… Когда на следующий день Томка увидела бабушку, то не сразу её узнала. Подтянутая, загорелая с сияющими глазами женщина, раскинув широко руки, шла ей навстречу.
— Оля… — выдохнула Томка. Она даже не заметила, как легко и непринуждённо, спустя много лет, снова обратилась к бабушке по имени.
Неподалёку стоял и улыбался высокий, спортивного сложения мужчина, безумно напоминающий Томке какого-то заграничного актёра. Самый злобный язык не повернулся бы назвать его стариком.
После семейного обеда и разбора подарков, Оля со своим мужем, одетые в одинаковые, ослепительно белые полуспортивные костюмы, ушли на прогулку.
— Я обещала показать Лео наш город… В прошлый раз мы не всё успели… Она что-то сказала мужчине по-итальянски и они оба рассмеялись.
Томка смотрела в окно, как идут они, держась за руки: красивые, счастливые, молодые. Она повернулась. Мать, опустив голову, молча убирала со стола. В квартире у них было непривычно тихо. Глядя на опущенные плечи матери и свисающие по сторонам её печального лица волосы, Томка вдруг почувствовала к ней такую острую жалость, что сердце её тревожно заныло и забилось в груди раненой и очень одинокой птицей.
